В ранних философских учениях, например древнекитайской теории противоположных мировых начал ян и инь, еще отчетливо видны мифопоэтические истоки этих построений, хотя и очевидно нравственно-философское их переосмысление в таких утверждениях, как: «Солнце ведает (началом) ян; луна ведает (началом) инь… Ян — это нравственность, инь — это наказание». Едва ли не наиболее интересное развитие теория двух противоположных начал ян и инь получила в своих конкретных приложениях к явлениям языка и искусства. Не только в Китае, но и в Японии теория двух противоположностей, в частности, выражаемых в противоположении чета и нечета, была использована позднее в эстетических сочинениях, в которых можно видеть непосредственное предвосхищение структурного описания произведений искусства в терминах двоичных противопоставлений, достаточно распространившегося в наше время.
Неслучайно С. М. Эйзенштейн непосредственно использовал принцип эстетического описания в терминах инь и ян в своих сочинениях (подобно тому, как другой теоретик искусства того же времени Иттен заимствовал сходный принцип из древнеиранской традиции). В частности, в статье «Э! О чистоте киноязыка» в терминах нескольких основных двоичных противоположностей, таких, как чет—нечет, Эйзенштейн разбирает кадры из эпизода с яликами, плывущими к кораблю, в своем фильме «Броненосец Потемкин».
В замечательном этюде «Чет и нечет» Эйзенштейн сходные принципы, почерпнутые им отчасти из арсенала старой китайской и японской эстетики, применяет к исследованию триптиха японского художника Утамаро, а затем переносит этот же метод на исследование «Троицы» Рублева (рис. 34). Он полагает, «что необычайное усиление пластической лирики» тихого перезвона, которым проникнут образ «живоначальной Троицы» Рублева (1408 г.) во многом зависит от того, что к здесь в фигурах трех ангелов применен тот же принцип сочетания четных элементов с нечетными.
Рис. 34. Схема «Троицы» Рублева (по Эйзенштейну)
Тут совершенно также одинаковые по поведению элементы размещены по разным группам и тем гармонически их объединяют, а разные элементы оживляют внутреннюю жизнь одинаковых групп.
Три фигуры ангелов распадаются на: одну (числом нечетную) в четном месте ряда, и две — т. е. четные числом, размещенные в нечетных полях (I и III).
Принадлежащие к одной группе (нечетных) — два ангела зеркально… противоположны друг другу по положению тела и меха. В то же время сами элементы их (меха и тело) повернуты в одну и ту же сторону.
Связь с центральной фигурой группы строится на том, что, принадлежа к разным группам по числовой принадлежности, I и II противоположны по положению ликов, но одинаковы по повороту фигур, а II и III, одинаковые по положению ликов, противоположны по положению фигур.
Это дает неустанное противостояние одного (нечетного) — двум (четному):
два тела слева своим поворотом противостоят одному справа (I, II—III),
два лика справа своим положением противостоят одному справа (I, II—III),
и (I, II —III) противостоит (I —II, III).
Нечетное число фигур (одна) в четном поле (вторая по счету) темная, а противопоставленное ей четное количество (два) в нечетных полях (I и III) противостоят ей и по цвету — они светлые».
В приведенном замечательном образце предельно простого и убедительного эстетического разбора гениального произведения Рублева особое внимание привлекает анализ соотношения левых и правых частей композиции. Эта же проблема занимала и многих других искусствоведов, а также математиков.
Вывод, к которому пришел один из крупнейших искусствоведов XX века Вёльфлин, состоит в глубоких корнях неодинаковости восприятия правого и левого в искусстве. В последнее время этот вывод искусствоведов получает подтверждение в исследованиях по функциональной асимметрии мозга. С этой асимметрией связаны склонности к преимущественному движению глаз в правую сторону (у правшей с доминантным левым полушарием) и соответственно выделение правого зрительного поля.
Над этой проблемой задумываются не только искусствоведы, но и крупнейшие люди искусства. Герой одного из последних романов Набокова «Полюбуйся на скоморохов!» болен психическим расстройством, которое делает для него левую и правую стороны необратимыми (абсолютными, а не относительными) понятиями. В его восприятии пространству присущи левая и правая стороны, которые не могут поменяться местами.
Эта проблема (представляет собой по существу часть гораздо более общего вопроса. Предстоит выяснить, в какой степени асимметричное строение знаковых систем человека обусловлено асимметрией функций мозга. Положительный ответ на этот вопрос можно дать не только по отношению к асимметрическому восприятию пространства, но и применительно к таким соотношениям, как противопоставление высокого и низкого тона. Это последнее, с одной стороны, связано с различием функций полушарий головного мозга, с другой стороны, играет существенную роль в системах таких двоичных оппозиций, как древнекитайская и некоторые африканские.
Но поставленный вопрос имеет и значительно более общий характер. Основной особенностью всех тех ранних систем двоичных противопоставлений, к которым имеют тенденцию возвращаться и системы более поздние, является четкое различение по эмоциональной окраске: положительности — отрицательности. Но последние исследования в области функциональной асимметрии полушарий ведут к выводу, согласно которому выключение (инактивация) «доминантного» полушария приводит к резко выраженным отрицательным эмоциям, и обратно: выключение правого полушария ведет к положительным эмоциям. Поэтому можно представить себе, что двухполюсная система оппозиций, окрашенных эмоционально, «встроена» в самую организацию головного мозга.
Последний и наиболее сложный вопрос, возникающий при рассмотрении асимметрии знаковых систем человека в свете асимметрии полушарий, связан со структурой научных представлений о мире. Такие преднаучные концепции, как пифагорейская, относительно легко связываются с той именно основной структурой знаковых систем, которая бесспорно обусловлена асимметрией мозга. Но вместе с тем авторы новейших работ по общей теории симметрии оправданно видят в пифагорейских учениях много черт, созвучных и современной науке.
В гораздо более общем плане взаимосвязь асимметрии мозга (и обусловленной ею асимметрии языка и других систем знаков) можно было бы видеть в духе принципа Кюри, предполагающего, что «асимметрия творит явления». Кажутся небезынтересными те сходства, которые можно выяснить при сравнении проблем современной биологии, вслед за Пастером ищущей фундаментальные отличия живой природы в асимметрии молекул, физики микромира, все больше сосредоточивающей внимание на проблеме симметрии, и наук о человеке, ищущих связь асимметрии мозга с асимметрией систем знаков.
Некоторые современные ученые идут достаточно далеко по пути таких сопоставлений. Одни из них полагают, что выделение левого полушария, как и вообще значимость левой стороны организма у позвоночных, в конечном счете можно связать с асимметрией живого вещества на молекулярном уровне. Другие сравнивают новейшие открытия в области асимметрии мозга с выводами физики микромира, установившей наличие комбинированной четности.
Одним из предшественников современной науки и здесь (как и во многих других областях знания) оказывается Гете. Гете пришел к мысли о «первоначальной полярности» всех явлений природы в конце XVIII — начале XIX в. под влиянием естественнонаучных открытий в области электричества и магнетизма. Он видел в двух полюсах магнита «первичный феномен», т. е. модель всех других подобных противоположностей (в том числе, в теории цвета и теории звука, которыми он специально занимался). По мнению Гете, Аристотель, зная роль противоположностей для научного исследования, тем не менее не был знаком с явлением раздвоения единства. А именно такое разделение единицы на двойственность Гете считал важнейшим для понимания полярности в науке нового времени. Из слов Гете, поставленных эпиграфом к первой главе этой книги, видно, как он подходил вплотную и к распространению этого принципа на психику человека в ее соотношении с правой и левой половинами тела (а следовательно, и мозга).
Мысль, по которой морфология (т. е. общая структура) мозга сказывается в морфологии знаковых систем, близка к расширенному пониманию морфологии и у самого Гете, и у его последователей в науке новейшего времени. Современные морфологические модели не только в биологии, но и в науках о человеке могут считаться непосредственным развитием основных идей Гете. Это же можно сказать и о бинарном («полярном», как сказал бы Гете) подходе к строению мозга и знаковых систем. Спор о «плане» (или «типе» по Гете) строения организмов во французской Академии между Сент-Илером (поборником морфологии Гете) и Кювье, который Гете считал важнейшим событием 1830 г., остается острым и для современной науки о морфогенезе. Многие идеи морфологии Гете только сейчас начинают обретать научную реальность.
Кажется возможным видеть конкретизацию мысли Гете о «раздвоении» в роли понятия двойственности в современной математике. Но связь этих проблем (как и принципа дополнительности Бора в широком его понимании) с рассматриваемыми в настоящей книге требует еще специального обоснования.
