Звуковой язык, по-видимому, достаточно поздно в процессе становления современного человека становится основным инструментом общения — примерно за 50—30 тысяч лет до н. э. (при общей длительности процесса развития человека, оцениваемой приблизительно в 3—4 миллиона лет в свете новейших открытий в Африке). Но его истоки коренятся в звуковой сигнализации обезьян.
Среднее число различных сигналов (от 20 до 40) в разных системах звуковой сигнализации обезьян, не отличающееся существенно от числа сигналов в системах общения других позвоночных, приблизительно соответствует среднему числу фонем — основных звуковых единиц естественного языка. Это можно было бы объяснить тем, что те характеристики центральной нервной системы (в частности, размер оперативной памяти), которые определяют это число, в процессе очеловечивания относительно мало изменились (хотя соответствующие данные о происхождении памяти еще пока недостаточны).
В постоянстве числа сигналов всех позвоночных вплоть до числа фонем можно было бы видеть подтверждение принципа, по которому генетический механизм хорошо «считает» примерно до 26. Развитие языка шло не по пути увеличения числа первоначальных сигналов, а в направлении их превращения из неразложимых на части осмысленных знаков-сообщений в элементы, из цепочек которых строятся другие знаки, соответственно от языка правого мозга — к языку левого.
Знаки — звуковые сигналы — обезьян нечленораздельны, не строятся из цепочек. Каждый из 20—40 звуковых сигналов, которые издают обезьяны, представляет собой неразложимый звуковой комплекс, служащий знаком определенной стандартной ситуации подобно знаку воздушной тревоги в человеческих обществах. Опыты, при которых искусственно вызываются звуковые сигналы при раздражении мозга электродами, показали существенную разницу в локализации производства звуков, у человека — преимущественно в коре, у обезьян — в подкорковых глубинных областях.
Важнейшим отличием человекообразных обезьян от человека (точнее, мозга обезьяны от «левого мозга» человека) признается то, что они принадлежат к животным зрительного типа. Решение интеллектуальных задач у шимпанзе возможно только тогда, когда все предметы и орудия, необходимые для этого, оказываются одновременно в зрительном поле обезьяны (что можно сравнить с характерной для «правого мозга» человека установкой на данную конкретную ситуацию).
Исходя из этого Л. С. Выготский еще в начале 30-х годов предложил поставить опыт обучения человекообразных обезьян языку жестов, используемому глухонемыми; он заметил при этом, что находит сходство между обезьянами и людьми, страдающими афазией (иначе говоря, между мозгом обезьяны и «правым мозгом» человека, левый мозг которого поражен афазией). К сожалению, лишь 40 лет спустя этот опыт был осуществлен известными зоопсихологами супругами Гарднерами (не знавшими о догадке Выготского), обучившими обезьяну Уошо достаточно сложному языку жестов-иероглифов. Результаты их опытов были подтверждены и экспериментами Примака, который научил шимпанзе Сара пользоваться системой условных знаков, из которых она может строить последовательности (рис. 27).
Рис. 27. Система сигнализации шимпанзе Сара
Дальнейшее продолжение этих опытов на других шимпанзе, в том числе с помощью использования вычислительной машины как «учителя» обезьяны, а в последнее время и на горилле, подтверждает далеко идущее сходство возможностей мозга обезьяны с «правым мозгом» человека. Особенно замечательно то, что Уошо способна выполнить синонимические преобразования комбинаций жестов-знаков в том именно духе, который характерен для правого полушария человека, где хранится толковый словарь языка. Супруги Гарднеры, объясняясь с Уошо жестами, называли «холодильник» комбинацией жестов-иероглифов «холодный» + «ящик». Уошо же сама придумала вместо этого комбинацию жестов «открой» + «пища» + «питье». Логическое название, построенное по типу логического высказывания «быть холодным» (о «ящике») P (a), обезьяна заменяет соединением обозначения нужного ей действия с обозначением нужных предметов.
В экспериментах Примака особенно интересно для сопоставления с характерным для «правого мозга» человека языком иероглифов типа китайских то, что Сара сама предпочла располагать свои сообщения на доске вертикально, что было принято и Примаком (рис. 27).
Для подтверждения сходства употребления знаков обезьянами и ранних форм человеческого общения существенно то, что у Уошо один жест может относиться одновременно к целому комплексу предметов: «вред» — «царапина» — «красные пятна» — «пупок»; «слушать» — «будильник» — «сломанная стрелка часов» — «мигающий огонек»; «цветок» — «запах табака» — «кухня» и т. п. Такое комплексное употребление жестов совпадает с комплексным характером значений наиболее ранних слов младенческого лепета.
Такую размытость значений в большой степени сохраняют и развитые человеческие языки. Поэтому в последнее время предложена теория, по которой для их описания нужны «размытые множества» (fuzzy sets), принадлежность к которым того или иного предмета определяется в зависимости от данной ситуации [90]. В логическом языке всегда известно, принадлежит данный предмет множеству (P (W) = 1) или нет (P (W) = 0). В естественном языке P (W) принимает значения от 1 до 0 в зависимости от воздействия контекста, то позволяющего отнести предмет к размытому множеству, то затрудняющего такое решение.
Особенности человеческого восприятия в отличие от вычислительных машин видят в способности оперирования с размытыми множествами. В этом смысле можно сказать, что язык каждого современного человека занимает промежуточное место между сигнализацией Уошо и строгой однозначностью машинных языков.
У Уошо такая комплексность значений или многозначность связана еще и с тем, что у нее, как и у Сара, общее число жестов не превышает 200 знаков (2·102, т. е. на два порядка меньше величины, характерной для наименьшего словаря в современном человеческом языке). По числу знаков, как и по другим особенностям, систему обучения четырехлетней Уошо можно сравнить с речью ребенка в полтора — два года, когда от 12—15 слов ребенок переходит к 60—200 словам. Но характерна тенденция к употреблению каждого из этих знаков в максимально разнообразных значениях (в отличие от жесткой предопределенности звуковых сигналов обезьян).
Кажется несомненным, что этими экспериментами доказана явная близость некоторых особенностей правого полушария современного человека к мозгу его далеких предков.
Исследование системы жестов, которую могут усвоить шимпанзе и гориллы, позволяет представить в какой-то мере ту эпоху в предыстории человеческого языка, которую можно уподобить и «сенсоромоторному» периоду в развитии ребенка. По гипотезе Р. Тома, с помощью языка человек избавляется от той власти, которую над зверями, первобытными людьми и маленькими детьми могут иметь биологически значимые предметы. Благодаря тому, что человек называет вещи по имени, они постепенно теряют свое былое могущество. Можно напомнить, что вещи, сохраняющие свою былую власть, человек избегает называть по имени: из-за таких табу далекие предки современных славян древнее индоевропейское название медведя (сохраняющееся, например, в том греческом слове, от которого образовано название Арктики) заменили осторожным прозвищем «едящий мед».
Возникновение семантического пространства языка как в развитии ребенка, так и в истории всего человечества, следует за первичным постижением внешнего пространства, в котором человек начинает ориентироваться с помощью своего тела. Переход к решению логических задач, чрезвычайно трудных даже для мозга таких высокоразвитых животных, как дельфины, явился самым поздним этапом развития. В определенном смысле биологически человек меньше всего подготовлен к частому решению сменяющихся логических задач. В этом и можно было бы видеть биологический смысл создания вычислительных машин, наделенных именно этой способностью и поэтому восполняющих существенный пробел в эволюции центральной нервной системы.
С кибернетической точки зрения эволюция, приведшая к развитию левого полушария, в существенно большей степени, чем правое, ориентированного на решение логических задач, находит дальнейшее продолжение в создании специальных технических устройств для решения таких задач — вычислительных машин.
Согласно результатам новейших исследований обнаружены цитоархитектонические различия в строении коры левого и правого полушария. В норме у правшей височно-теменная область, включающая речевую зону, в левом полушарии оказывается в семь раз (а затылочная в четыре раза) больше, чем в правом; предполагается, что истоки этого различия можно возвести к неандертальцам, если не к еще более отдаленным предкам человека. В эволюционном плане существенно также и то, что лобная правая доля существенно (в 9 раз) больше левой. Можно предположить, что развитие лобных долей, с которым связаны некоторые собственно человеческие особенности поведения, осуществилось не одновременно с развитием височно-теменной (и затылочной) ноли. В этом плане существенно также и то, что по некоторым своим функциям (в частности, в качестве регулятора эмоций) левая лобная доля может быть сближена с правым полушарием, правая височная область — с левым полушарием. Возникает задача определения относительной хронологии развития каждой из основных зон обоих полушарий.
Другим важным направлением исследований, намеченным, в частности, в работах чл.-корр. АН СССР Г. В. Гершуни, является выяснение того, в какой мере становление системы звукового (слухового) анализа определялось характером систем сигналов, использовавшихся позвоночными. На этом пути можно ждать выявления сходств между некоторыми характеристиками систем коммуникации и распознавания звуковых сигналов у человека и высших позвоночных.
