Воробей прыгает 100 лет

***

«Тот, кто побеждает во втором раунде — побеждает в бою. Второй раунд — самый тяжелый, ты это знаешь, ты к этому готов. 27 боев без поражений и каждый раз этот чертов второй раунд заставляет потеть так словно ты стоишь под раскалённым солнцем в пустыне. Как чертовски хочется пить. Черт! Том, перестань болтать, ты только что чуть не пропустил правый хук. Надо выбросить все мысли, перестать думать, просто драться, просто уклоняться и бить. Уклоняться и бить. Но они так и лезут в голову. Все, я спокоен, я ни о чем не думаю. Никто не смотрит на меня. Есть только я и он. Вот так. Тишина, вокруг тишина и вы одни. Вот так. Уклон, уклон. Джеб, еще джэб.

Оглушительный звук гонга волной пронесся над ареной освежающей волной. Аплодисменты и ободряющие выкрики зрителей словно стая морских птиц, хлопающих крыльями, бросились вдогонку глубокому долгому звуку. Публика медленно рассаживался на свои места, обратя свои взоры на гигантские циркулярные экраны, изображение на которых могло быть рассмотрено с любой точки арены одинаково хорошо. Сейчас камеры были направлены на углы ринга, где на раскладных стульях расположились спортсмены и их команды. С одной стороны прерывисто дыша, закинув руки на канаты принимал указания среднего роста сухой и подтянутый мужчина. Средней длины черные волосы с вплетенными по последним веяниям моды тончайшими оптоволконами, едва заметно отливавшими золотом, заметно взмокли и беспорядочно облепили лоб и выбритые виски. Лицо его, собственно, и, как и все остальное тело, покрылись горячей испариной.

— Ты копишь ЦО2 — громко, стараясь заглянуть прямо в глаза боксеры, произнёс тренер, после того как приставил к шее бойца что‑то похожее на цифровой термометр, который, однако, уже давно показывал не только температуру тела, но и сообщал подробности о газовом составе крови и основных электролитах. ‑Ты копишь СО2, повторил он — Слышь. Это значит, что ты плохо выдыхаешь, ты плохо дышишь, Том! Ты понимаешь меня? В остальном все в порядке, но, если ты продолжишь вести себя как фридайвер, ты ляжешь уже в следующем раунде! Ты чертов боксер, а не ныряльщик!

Врач сунул под язык Тому небольшую голубоватую таблетку, во рту сразу же стало приятно прохладно, чувство жажды медленно, но уверенно отступало. Изголодавшиеся по кислороду и воде мышцы наполнились ощущением сытости.

— Но это не надолго, — подумал Том, а вслух спросил. — Он смотрит на меня? Я не вижу? Он смотрит? Произнеся это, он слегка наклонился, чтобы рассмотреть противоположный угол, который загораживали тренер и врач, усиленно размахивавший полотенцем будто гигантская птица крыльями перед лицом Тома. «Все‑так кое‑что остается неизменным» — подумал он, вспомнив те старинные видеозаписи, которые показывал ему его отец — в прошлом тоже боксер, вполне успешный, даже побывавший на вершине боксерского олимпа, но продержавшийся там не так долго. Он рассказывал про удивительных бойцов прошлого — фантастически терпеливых и упёртых мексиканцев, стремительном не устающем маленьком филиппинце, гигантских темнокожих парнях, выдерживавших прямые попадания 2тонной гири, закованной в мягкую кожу, прямо в подбородок.

Он учился на их примерах, их ошибках, пытался скопировать их приемы и движения. Самое интересное было, что все эти ребята бились не на жизнь ан насмерть в эпоху так называемого «чистого» спорта. Сейчас тоже такие есть. Но случилось так, что в какой‑то момент достижения спортсменов, основанных лишь на их врожденны и развитых способностях, медленно пошли на убыль. Подойдя к порогу возможностей человеческого тела мир спорта неожиданно осознал, что рекордные достижения прошлого и настоящего диаметрально отличаются друг от друга. Ни в одной дисциплине уже долгие годы никто не видел преимущества хотя бы в секунду. Расчеты шли исключительно на сотые и тысячные доли.

Камеры для фиксации победителей на финише вплотную подобрались к пикосекундным устройствам, которые используют для съемки фотонов. Фигуристы ничем не отличались от гимнастов, выполнявших свои безумные трюки на эластичных матах, а футбол вообще подвергся невиданной сегрегации, так как разница между игроками топовых клубов и менее именитыми командами достигала небывалых размахов, поэтому и чемпионаты мира стали больше походить на благотворительные игры между профессиональными спортсменами и любителями‑инвалидами. И тогда на помощь пришло очевидное решение, которые уже давно было принято как самими спортсменами, так и людьми, занимавшимися организацией современного спорта. Его всегда держали как говориться «в уме», но озвучить такие радикальные меры не решался никто, понимая, что это изменит всю индустрию спорта раз и навсегда. Лишь одному человеку казалось очевидным, что всё уже произошло, что птенца стоит только подтолкнуть к пропасти.

Да, есть вероятность того, что он камнем полетит вниз, а за ним рванет и сам смельчак, сделавший первый шаг, но также была вероятность того, что из плетущегося по земле неуклюжего создания, из глубины пропасти ввысь взметнётся прекрасная вольная птица, которая перевернет уже устаревшие страницы спорта. И так и произошло. Набрав воздуха в неокрепшие еще крылья, легко справившись со встречным потоком ветра из оскорблений, обвинений, недоверия и заговоров, буревестник Ваттаначая Дунлаяковита — нового президента Олимпийского комитета, в прошлом, известного тайского атлета — непросто перевернула страницу, а буквально захлопнула книгу спорта прошлого, предварительно хорошо потрепав ее. Ваттаначай дал развитой фармакологической индустрии полный доступ к современному профессиональному спорту. Он яростно доказывал, что понятие «чистый» спортсмен не существует уже десятилетия, его команда вскрыла многочисленные документы, свидетельствовавшие о том, что все спортивные федерации так или иначе используют фармакологическую поддержку своих спортсменов, причем в дело идут любые препараты, даже те, которые официально были запрещены. При помощи мощной поддержки со стороны журналистов и некоторых сотрудников спец.служб ему удалось обнародовать сведения о том, что такие эпизоды успешно скрывались от антидопинговых агентств при поддержке чиновников из спортивных федераций, членов правительств соответствующих стран, самого олимпийского комитета и непременно при условии активной финансовой поддержки. Эту гидру было нельзя просто невозможно уничтожить, ее щупальцы плотно держали свою жертву — спортсменов и спорт.

Там, где удавалось обрубить пару коррупционных линий, вырастали новые. «Не зря жадность христиане считают смертным грехом» — думал он, подписывая всеобъемлющее соглашение с 12ю самыми крупными фармкомпаниями о всеобъемлющем сотрудничестве. С этой самой минуты проблема оказалось словно по велению волшебной палочки решенной. Отпала всякая необходимость подкармливать недобросовестных чиновников, сговариваться с многочисленными комитетами и агентствами, скрывать и постоянно подвергать коррекции расходные сметы, отправлять потенциальных воров и коррупционеров в дорогостоящие поездки в теплые страны в качестве поощрения за доступ к телам спортсменов. К удивлению, сами спортсмены восприняли все нововведения с воодушевлением. Конечно, не сразу, но люди, убивавшие свои организмы нечеловеческими тренировками в течения многих лет, быстро осознали, что трудится можно меньше, а получать больше. Лень — поистине двигатель прогресса!

***

Минута, отведённая на отдых, испарилась слово бы и не успев начаться. Буквально мгновение назад по залу разносилось эхо исполинского гонга как вдогонку ему устремился новый аккорд, возвещавший продолжение битвы. Помощник рефери нащупал выступающую часть седьмого шейного позвонка на спине боксера и слегка надавил, активировав датчики фиксации попаданий. Под одобряющие аплодисменты Том Чарджер поднялся из угла с удовольствием ощутив, что после кратковременной передышки тело успело немного восстановить улетучившуюся вместе с каплями пота силу и выносливость. Он стукнул перчатками друг о друга и двинулся в центр ринга, прямо навстречу своему сопернику. Навстречу своей судьбе.

— Бокс — скомандовал реф и сразу после обмена приветствиями перед лицом Тома на радость публике замелькали короткие и точные джэбы левой руки кубинца. Почти незаметные, стремительные, вылетавшие словно бы из центра тела бойца удары не были опасны, не несли чудовищной силы, но их частота, сравнимая с автоматной очередью, мешала сосредоточиться, отвлекала на лишние зашитые маневры и движения. А постоянные тычки в перчатки, то в живот, то в голову, то снова в корпус не позволяли разглядеть бреши в защите боксера.
 — Господи, как ему удается в свои 38 лет оставаться в такой форме — снова замелькали мысли в голове Тома. Будто кто‑то взял целую корзину шариков для пинг‑понга и сбросил ее с высокой лестницы, отчего шарики прыгали, бесконечно сталкивались и перемешивались. Поток мыслей было не остановить.
 — 38 лет, 38 побед, ни одного поражения, все 38 нокаутом, Том! Только двое смогли добраться до 13 раунда. Я больше чем на 10 лет моложе, у меня 24 победы и только 16 нокаутом. И одна ничь… Мысль оборвалась, не успев дать начала целой цепочки ненужных сейчас рассуждения на предмет ошибок прошлого. Сбитый с столку отбивным молотком левой руки кубинца, Том Чарджер пропустил правый прямой. Стандартная комбинация — левый прямой в корпус, правый прямой в голову. Она дернулась назад, активировав датчики и на затылке, и в районе нижних шейных позвонков. На экранах судей пики импульсов прорезали верхнюю границу, знаменующую попадание в голову. Да, это было попадание, да еще какое. Вопреки желанием толпы, взорвавшейся экстатическим взвизгом, кубинец не стал наращивать преимущество и сделал шаг назад от Чарджера, словно бы оценивая, понял ли он его сокрушительный намек. Том понял. Он опустил руки и быстро посмотрел себе под ноги.

О белую поверхность ринга разбивались, летевшие из носа Тома темно‑красные с фиолетовым оттенком капли крови. Он вытер нос краем перчатки и поднял их к подбородку — и очень вовремя, так как давший время на один вдох‑выдох кубинец налетел на него с новой порцией автоматных очередей. Том запрыгал по рингу, стараясь по кольцу уходить от атак, при этом не зарываясь в углы. Несмотря на всю мощь немолодого уже спортсмена, усталость дает о себе знать даже в эпоху всеобъемлющей поддержки спортсменов фармакологией. Постепенно кубинец перешел на более позиционный стиль боя, нежели артиллеристский и пару раз Тому удалось огрызнуться парой ударов справа, однако же на экранах судей линия удара возвращалась к прямому вектору, едва успевши оторваться от базального значения. И всем в этом зале, и даже самому Тому было понятно, что первые три раунда он проиграл. Самое обидное — было понять, почему это так. Неутешительный ответ отправил Чарджера в угол ринга посильнее ударов его оппонента — он просто был лучше.
 — Господи, Том, — причитал тренер, то и дело тыкая в него анализатором, ты начнешь сегодня делать хоть что‑то кроме этих танцев? Ты панчер, черт возьми. Где твои удары, где подготовительные действия. Закрылся, задавил его в угол и ударил. В корпус, в корпус, длинный апперкот. Понимаешь, Том? — Он кивнул, хотя перед его глазами плыло изображение его крови на полу ринга. Кажется, такие кадры он видел в каком‑то кино про бокс, еще очень давно. После этого темнокожий спортсмен резко приходил в себя. Собирал все свои силы в кулак мести и побеждал под воодушевляющую воспаренную музыку. Но Том понимал, что сегодня он далек от киношных подвигов, бесконечно далек. И даже модификации гемоглобина, позволявшие переносить всего одной молекуле целых 8 молекул кислорода, придавшие его крови неестественный фиолетовый колор, сегодня вряд ли его спасут. Наверняка у Синтры Фриаса, по прозвищу «полковник», гемоглобин качает весь кислород из атмосферы, отчего ему Тому ‑так душно сегодня. «Novosporpharm» — один из самых влиятельных игроков в мире спортивной фармакологии держал на коротком поводке большинство топовых атлетов со всего мира. Они предлагали лучшие препараты, что давало гарантию лучших результатов и платили самые высокие гонорары. Любой спортсмен новой эры мечтал оказаться быть приглашенным в команду этого химического колосса и, чего скрывать, Том Чарджер был из их числа. В тайне он надеялся, что его послужной список прельстит кого‑нибудь из фильтрационного комитета корпорации и предложит ему контракт, но этого не случилось. Команда Чарджера была куда скоромнее, чем у его оппонента. И за фармподготовку отвечала скромная японская компания Tayсo Japan, главным исследователем и одновременно директором был Тэкэси Юма, что должно было намекать на его порядочность. Этого у японца было не отнять, денег он просил немного, снабжал команду качественными препаратами, однако это был не тот уровень, которого жаждал Том. Тот уровень был ему просто не по карману, а для ключевых игроков он — Том был по всей видимости мало интересен. За пару дней до боя представители команд бойцов обычно обнародовали данные о подготовке бойцов, включавшие и стандартные антропометрические показатели, и списки использованных в ходе тренировок препаратов, и анализы электролитного баланса, газового состава крови, обменных процессов в печени и почках, длинные записи исследований скорости реакции ^[1], сосредоточенности и даже некоторых когнитивных функций. Делалось это для того, чтобы не выставлять перекаченного монстра против мене подготовленного атлета, таки образом поддерживалась некая идея о необходимости равенства между атлетами. И Том с неприятным ощущением в верхней части живота проглядывал эти данные, понимая, что уже на этом этапе Синтра Фриас вырвался на несколько шагов вперед. Не настолько далеко, чтобы бой был отменен, но достаточно, чтобы набралось две три арены, желающих поглядеть на шоу с безнаказанным избиением человека.

***

Вновь оказавших в центре ринга, Том с надеждой взглянул на табло с изображением двух бойцов, застывших в угрожающих позах и выражениями лица, не суливших ничего хорошего один другому. Взглянул, чтобы увидеть любую цифру больше 4, вдруг он просчитался и пронеслось уже 8 раундов? Но нет — яркая красная четверка словно бы показывала Тому средний палец. Он поспешил перевел взгляд с неприятного зрелища на своего соперника, который энергично двигался к нему, чуть согнув колени и выстави в левую руку вперед, будто боясь наткнуться на невидимую стену. Из угла Тома донесся крик тренера — «Дави!», который выдал ему ободряющий пинок. Том согнулся. Подняв перчатки почти до самых бровей, он решился не обращать внимания на не снижавшие скорости удары кубинца и давить как они задумывали с тренером. Ещё никому не удавалось воткнуть Фриаса в канаты, тем более в угол. А те двое, кто смог вынести все 13 раундов, сделали это только потому что кубинец сам этого хотел. В обоих боях в последней трехминутке он выглядел так словно только что вышел на ринг. Одного он положил на первой секунде последнего раунда, второго на последней, чем вызвал фантастических масштабов ликование фанатов и не менее глубокую ненависть своих противников, которых, стоит отметить, было куда как меньше. Том продирался сквозь линию атаки кубинца тесня его по замысловатой кривой к канатам, однако тот будто нарочно петлял и уходил от давления. Он то проваливался на шаг назад, то дела шаг в сторону, уходя из‑под натиска и снова отыгрывал дистанцию, пари этом не прекращая бомбардировать тело и голову Чарджера короткими и не очень тычками. Удары становились все ощутимее и все больнее.
 — Если бы Олимпийский комитет не запретил выдавать спортсменам препараты, блокирующие боль ^[2], я, наверное, уже давно бы был мертв — промелькнула дурная мысль в голове Тома. Обезболивающие и вещества имеющие непрямые эффекты блокирования боли, действительно, были чуть ли не единственными веществами, которые были строго запрещены всеми регулирующими органами, хотя на тот момент на медицинском рынке уже давно присутствовали композиции полностью убивавшие любую ноцицецию без вреда для здоровья. Сделано это было в интересах спортсменов, для которых боль стала единственным тормозом на пути к обретению долгожданного рекорда.

Вдруг Том заметил, что выставленная вперед левая нога Синтры Фриаса оказалась правее задней правой ноги — боец сам того не заметив очутился в неустойчивом положении! От спины кубинца до канатов был ровно один шаг, надо было только подтолкнуть его к этому шагу и Том без раздумий буквально всем телом кинулся вперед, слегка расставив руки, чтобы не дать сопернику ускользнуть мимо. На мгновение Фриас отклонился назад, публика ахнула и не веря глазам задержала воздух на вдохе, Том ощущал горячее дыхание противника, не дававшего ему подобраться столь близко, и приготовился к столкновению. План был готов — он оттолкнет Синтру в канты и следующим движением даст по этой наглой морде уже заряженной для удара правой. Чудесное мгновение надежд и удивлений спустя Синтра Фриас резко крутанул вокруг своей оси на левой ноге и Том пролетел словно мешок с песком в миллиметре от носа противника — незатейливый, тяжелый и неуклюжий. Он врезался в канаты, попытался обернуться к противнику и тотчас встретился с мощным хуком слева направленным точно в челюсть. Что‑то больно хрустнуло рядом с левым ухом, голова закружилась, а затем его живот насквозь прожгла кинжальная боль от правого апперкота Синтры Фриаса. Тома отбросило обратно на канаты, ноги чудесным образом завернулись двойной спиралью, увлекая тело вниз. С грохотом под одобряющий крик зрителей Том повалился на канвас, едва успев выставить руки перед собой, чтобы не треснуться лицом о ринг. Тут же подскочивший рефери начитал засчитывать нокдаун. Том, судорожно ища потерянное дыхание приподнялся на одно колено, ощущая легкое головокружение. На счете «7» он кое‑как оказался на ногах, старясь на смотреть на стоявшего неподалеку и опустившего руки Синтру Фриаса. Его смуглое твердое лицо не выражало никаких эмоций ^[3]. Присутствие его на одном ринге с Томом Чарджером для «полковника», судя по всему, было лишь временной необходимостью.

В тот момент, когда ладонь рэфа рубила воздух словно бы физически разделяя его на отдельные ломти‑секунды, всевидящие камеры выхватывали не только мертвецки‑спокойное лицо Фриаса и страдающую физиономию Чарджера, но и ликование в одном углу и бесконечное разочарование в другом. Тренер Тома Чарджера — Милош Бранков — невысокий, слегка ссутулившийся, с ввернутыми внутрь плечами, немолодой мужчина в момент падения своего подопечного схватился за седую голову, ожидая худшего. Да, оно и случилось — это самое худшее. Боец упал, пропустив два мощных удара, и сейчас проскальзывал по гладкому рингу боксерками, пытаясь подняться. На лице тренера разом сменяли друг друга удивление, разочарование, испуг, который перетек в недоброе возбуждение ^[4] и гнев. Среди всей немногочисленной команды Чарджера в этот момент рядом с Бранковым находился и Такэси Юма — фармаколог команды. Невзрачно одетый, такой же невысокий, как и Милош Бранков, еще более сгорбленный, с выступающим из‑под белой футболки небольшим животиком, по‑детски большой головой, полностью лишенной растительности на темени и покрытая ей же на висках и затылке, он внимательно следил за происходящим на ринге. В момент нокдауна Такэси Юма снял с маленьких глубоко посаженных усталых глаз, очки в широкой черной оправе и что‑то шепча себе под нос, начал сосредоточенно протирать массивные линзы. Бранков резко обернулся в сторону фармаколога и отчаянно жестикулируя начал кричать тому что‑то, то тыкая пальцев в сторону ринга, то в грудь японца.
 — Такэси! Сын собаки! Что там происходит? Я тебя спрашиваю! Что там происходит? Он еле стоит на ногах! Ты видел его показатели, они едва дотягивали до проходного уровня, но ты говорил, что твои пилюли имеют отсроченный эффект! Отсраченный, твою мать! Он едва стоит на ногах! Он не успевает за ним! 4 раунда только прошло! Я удивляюсь, что он не лег еще во‑втором! Мы все просрали, старый ты курац! Нам никогда не отдать этот долг, никогда! Он в отчаянии махнул рукой и отвернулся от японца. Такэси Юма, с невозмутимым спокойствием закончив полировку линз, ответил тренеру, уже повернувшемуся спиной: «Микка Бозу, Милош‑сан».

Краем глаза на последних секундах отсчета Том ухватил транслировавшийся на всех экранах на арене и в миллионы экранов по всему миру картину, где в его углу в момент, когда он был близок к поражению, вырвались наружу последствия давно зревшего конфликта ^[5] между тренерским составом и группой фармсопровождения. Со стороны ему показалось, что тренер вот‑вот, да и влепит маленькому японцу прямым незаметным ударом прямо в нос, которому он старательно обучал Чарджера.. Сосредоточенность на бое, и так испускавшая последние вдохи, испарилась окончательно. Подсознательно он ждал гонга, жал окончания раунда, а еще глубже ощущал неприятное давление, словно бы в его груди кто‑то мнет в крепкой ладони его внутренности как комок теста. Это было понимание того, что он бесконечно далек от триумфа, хуже того, он был бесконечно далек от того, чтобы просто заставить Фриаса вспотеть. Мгновение спустя на Тома обрушился целый град ударов — Синтра Фриас решил довести дело до конца и Тому ничего не оставалось как скакать по рингу в поисках укрытия. Пропустив еще несколько болезненных тычков, он не сразу понял, что рефери толкает его в сторону его угла. Звон гонга полностью слилась с шумом, царившем в разбитой голове.
 — Милош‑сан, — почтительно проговорил японец, — вы доверились мне, хотя я сразу предупреждал вас, что Tayсo Japan — не обладает теми возможностями, которые даны ведущим игрокам на рынке фарминдустрии. Туда просто невозможно пробраться. Это данность, это карма, с которой нужно смириться. Тем не менее, вы не должны забывать, что я был ведущим хим. дизайнером в компании Takeda. Именно я стоял за разработкой многих формул, которые легли в основу целого ряда самых популярных препаратов для фармподготовки спортсменов. Я покинул Takeda, лишился многих возможностей, но самое ценное — моя голова, мой опыт ^[6] — то, что никогда и никто не сможет отнять у …
 — Тебя оттуда выперли Такэси‑сан, — перебил и одновременно передразнил его вежливое обращение Милош Бранков. Тебя выперли, потому что ты много болтал. А оттого, что ты много болтал, ты мало делал. Твои заслуги всем известны, этого не отнять, но и твой упертый, бараний характер — это последнее, что останется с тобой даже, если твои мозги сожрет сам Альцгеймер!
 — Мой характер — отражение моего интеллекта, Милош‑сан — улыбкой ответил японец. И причины моего ухода не имеют значения для нашего сегодняшнего дела. Сузуме яку мадэ одори васурыну.
Милош закатил глаза и выругался про себя. Такэси оставался спокойным.
 — Что, что ты сейчас сказал? — раздражённо выпалил Милош.
 — Воробьи до 100 лет прыгают. Мой характер такой как есть и этого не изменить.
 — И это проблема, Такэси. — снова перебил его Бранков. Ты обещал результаты, ты обещал победы! Понимаешь?
 — У нас 12 побед, Милош сан‑ парировал Такэси.
 — Да, но какой ценой! Он едва успевает восстановиться и подготовиться к следующему бою! Я просто не понимаю как такой, как ты говоришь, опытный химинженер как ты не может просто дать ему — он ткнул кривым указательным пальцем в сторону Тома — такую таблетку, какими кормят своих спортсменов твои друзья из Чжэнь Цзян Хисус или Novosporfarm!

— Хисун, — поправил его Юма ‑Да какая, на хрен, разница! Хисун, Хисус! Вас не разберёшь! Ты же считаешь их всех слабоумными шарлатанами, а себя истинным богом! Вот, знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты засранец! Может быть, раньше ты был тем, каким себя считаешь сейчас, но теперь твое время ушло, и ты дожимаешь из себя последние соки, чтобы хоть как‑то удержаться в мире, из которого тебя вышвырнули со всем твоим дерьмом! Такэси Юма слушал молча, лицо его было спокойным, можно сказать, по ‑самурайски безмятежным., хотя и Милош, и Том хорошо знали, каким отвратительно грубым и вспыльчивым он может быть, когда дело касается его подчинённых. Но сейчас он, слегка покачиваясь на пятках, просто пропускал через себя все оскорбления тренера.

— И правда, господин Юми, — решил смягчить обстановку Чарджер. Да, я пока побеждаю, но с каждым боем это даётся все труднее. Эти ребята проигрывают, но так продлится недолго, я чувствую это! Они — он запнулся, подбирая нужные слова, но иногда нужные слова — самые простые — они просто сильнее! Том в недоумении развел руки в стороны.

— Том‑сан, вы всегда вправе отказаться от моих услуг — покорным тоном произнес Такэси

— Ты сам знаешь, что нет, старая ты собака! — снова влез в разговор Бранков. У нас просто нет денег ни на кого другого получше, чем ты, а хуже, чем ты — таких надо ещё поискать! Вы — химики — любите деньги больше, чем родную мать! Посмотри на него — вновь ткнул пальцем в Тома Милош. Бой был два дня назад! Посмотри на эти бумаги! Он схватил со стола пачку листов, разлинованный столбиками с выведенными в них цифрами и буквами. Работа натрикалиевых насосов — нижняя граница, АТФазы — нижняя граница, анаэробный гликолиз — в два раза выше нормы! Лактат — 4 единицы! Он мертвый! С такими анализами не живут!

— Такие анализы — норма для 3–5 суток после экстремальных нагрузок, Милош‑сан. — Это, может быть, норма «чистых» бойцов, в чем я сомневаюсь, но не для профессионального спорта! Посмотри, это те же показатели этого верзилы, которого он побил! Такси принял листок бумаги и бегло без особого интереса ознакомился с цифрами.

— Этот человек не имеет собственного метаболизма. Он полностью ингибирован.

— Так это у всех так, Такэси! У всех, кого я тренировал было так! В этом и смысл этих твоих порошков!

— Я не согласен с этим подходом, Милош‑сан!

— Потому тебя и выперли — бросил ему в лицо тренер.

Том наблюдал за их перепалкой, а затем и за немым уничтожением взглядами друга на друга с особым пристрастием, не в силах выдавить из себя хоть какой‑то аргумент. С одной стороны, он не просто хотел, он жаждал чемпионского титула во что бы то ни стало, он также желал иметь такие же износостойкие тела как у соперников, мечтал работать за пиковыми нагрузками, он верил в то, что с его талантом, его старанием и препаратами, он может превратиться из пустого места, одного из миллионов претендентов в звезду бокса. А для этого была нужна беспрестанная биохимическая коррекция его организма. С другой стороны, он почему‑то верил старому японцу, его монашеской умиротворённости и несгибаемой уверенности в правильности собственного дао. И все же последний победный, но чертовски трудный бой, в этот вечер склоняли чашу весов в сторону тренера. ‑Домо…. Домо… — помолчав немного произнес Такэси Юми. ‑Хорошо. Я дам вам то, что вы просите. Я дам вам это. Но вы должны помнить две вещи: во‑первых, препарат не равнозначен победе. Миллионы атлетов продали свои души за разноцветные порошки, но не поимели с этого ничего стоящего. Во‑вторых, я говорю это только для вас Том‑сан. Это не тот путь, который я видел для вас. Почтительно поклонившись, Такэси Юми оставил ошеломлённых учителя и ученика в тренировочном зале одних.

***

Том Чарджер кое‑как поднялся со своего стула несмотря на то, что подпитанные стимулятором мышцы чувствовали себя прилично. Помощник рефери вновь ощупал датчики на шее и затылке и отправил бойцов навстречу друг другу. Мельком взглянув в лицо Синтре Фриасу, Том подумал: «Так выглядит мой конец. Конец Тома Чарджера.» Холодок пробежал по широкой крепкой спине бойца. «Не прошло и половины боя, а я уже мертвый. Чем они кормят эту скотину? Вроде все стало так хорошо, Такэси сдержал слово. Но этот человек… Да, он не человек! Это грёбаный кожаный робот с лицом маньяка‑расчленителя. И сейчас он расчленит меня!» «Пригнись!» — крикнул он сам себе, пропустив над головой правый боковой. Толпа ахнула и впервые за бой Том ощутил, что ему удалось сделать что‑то такое, что удивило и порадовало гостей самой большой в мире арены. Небольшая приятная волна возбуждения прокатилась по телу, дала импульс, сердце забилось живее. «Пускай он меня сожрёт, но жевать он будет долго» — приказал себе Том и невероятным усилием воли приказал телу двигаться быстрее. Он не помышлял о том, чтобы поразить противника неожиданным ударом, едва пытался выбрасывать джебы, зато неплохо, остро маневрировал, все же пропуская одиночные выстрелы. Публика, поражённая смелым поведением ^[7] Чарджера и ещё более — однообразным и скучным постукиванием Фриаса по воздуху, потихоньку заводилась. Впервые с начала боя стали раздаваться отдельные сначала неуверенные, а чуть позже более настойчивые крики «Чарджер, Чарджер! Давай, Томми!». Многочисленная команда в углу Фриаса внимательно, будто дала обет молчания, наблюдала за происходящим на канвас. Том уловил эти перемены, ощутил новый прилив сил: «Вот, что значит, поддержка. Ещё не всё потеряно, Том. Давай!», и, ободренный, нырнув по очередной прямой удар справа, хотел было завернуть кулак прямо в открывшийся висок оппонента. Однако этот первый прямой был уловкой. Ловушкой, которую он хорошо знал и выполнял сам. Фриас не дотянул правую руку, при этом, как и в прошлый раз ловко развернулся наружу на левой ноге, сделав шаг правой, и затем правой же рукой зарядил в обнаженный и неприкрытый перчаткой висок Тома. О смягчении удара тканью перчатки говорить не приходилось. Том почувствовал, как огромный стальной шар для боулинга, что есть мочи взрезался в его голову. Вспышка яркого звездно‑белого света ослепила его, что‑то громко лопнуло внутри головы и боль стремительно начала заполнять черепную коробку, после чего ещё последовал еще один удар — точно в нос. И нанес его не Фриас, а сам ринг.

Три дня по прошествию спора Такэси Юми пригласил к себе в лабораторию Тома и Милоша. Переглянувшись, оба вошли в кабинет Юми, пребывавшем в совершенном беспорядке. Японец, как всегда, поклонился гостям и позвал по телесвязи помощницу. Чарджер уселся в удобное глубокое кресло, предназначавшееся для проведения химиотерапии ^[8] онкологическим больным, но также как нельзя кстати подходившим для любых внутривенных вливаний. В комнату вошла помощница с невзрачным пузырьком в руке с масляно ‑желтоватой жидкостью внутри и начала подготавливать капельницу к инфузии. Том с беспокойством следил за ее манипуляциями, но не отваживался задавать вопросы, а Такэси Юми хранил гордое молчание. В тот момент, когда миловидная девушка вынула иглу из колпачка, Милош остановил ее руку и обратился к японцу:

— Что это за химоза? Может, что‑то объяснишь?

— Конечно, Милош‑сан. Это то, о чем вы просили. Лучшее из того, что у меня есть. Это — он указал глазами на пузырек — первая, нагрузочная доза. Сейчас мы готовим таблетированную форму. Он показал банку с крупными разноцветными блестящими приятными глазу капсулами. Но пока будем делать так.

— А что за формула? — уточнил Милош Бранков

— Прошу меня простить, но этого я сказать на могу. Здесь я прошу вас довериться мне. В любом случае могу убедительно заверит вас, что в ней нет ничего такого, что могло бы навредить Тому‑сан.

Тренер хмыкнул, убрал руку, и девушка ловко нащупала вену, ввела иглу и жидкость заструилась в организм боксера. ‑Да, также хочу предупредить, что ваши кровь и моча немного измениться в цвете, Том‑сан — предупредил Такэси. Через пару дней таких процедур, Том Чарджер взъерошенный и донельзя возбуждённый чуть не выломал дверь в комнате тренера и с порога прокричал:» Быстро на ринг, я никогда не чувствовал такую мощь!»

К большой радости публики и удивлению команды Синтры Фриаса нокдаун в конце пятого раунда не оказался кульминацией боя. Чарджера, нечеловеческими усилиями, поднявшего свое тело с пола, спас гонг. И хотя оглушительный звон возбудил новую волну боли в голове, это было самое желанное, что он слышал за все свои 27 лет. В этот раз в углу его команды царили согласие, любовь и забота о человеке, который только что пережил попадание танкового снаряда в голову. Такэси Юми же стоял несколько поодаль все с такой же самурайской сдержанностью, встретившись взглядом с роскошно одетым, подчеркнуто аккуратным высоким, с чертами лица словно высеченными из камня, человеком по другую сторону ринга. Это был профессор Кристиан Райх. Главный химинженер Novosporpharm, чей подопечный сегодня отстаивал титул абсолютного чемпиона мира по боксу. В прошлом Кристиан Райх трудился под началом Такэси Юми, фактически являвшимся одним из его учеников и надо отметить наиболее талантливым из всех. Оба они были одновременно и противоположностями, и дополняли друг друга как Инь и Янь. Сдержанная последовательность учителя была антитезой многоплановости амбиций ученика. Там, где один кирпичик за кирпичиком складывал фундамент большого знания, другой без оглядки тараном шел напролом. Собственно взгляды на будущее и стали причиной разлада этой пары, а позже и изгнанием или уходом, как предпочитал заявлять Такэси Юми, из мира большой фармы.

— Человек никогда не сможет быть умнее, удачливее, опытнее и сильнее сил природы, сил эволюции. Это непостижимая мощь, борьба с которой является по сути борьбой со временем, эонами лет эволюции, невероятными по дерзости и сложности экспериментами, замысел которых мы не сможем постичь никогда. Наивные глупцы — те, кто считает, что эти наши формулы, и есть новый виток эволюции человека. Это все на всего крупица, скромный, почти незаметный этап. Более того большинство из того, на чем основана вся эта фармакология было подсмотрено нами у природы. Мироздание, Бог, время, природа, космос — называй, как хочешь, просто позволили нам взять кое‑какую работу на себя. Поэтому я уверен, что рано или поздно мы столкнёмся с пределом в наших экспериментах. Это будет барьер, через который мы не в силах будем переступить, и мы столкнемся с той же проблемой, которая и привела нас к этому тупику в спорте. Ингибированные спортсмены рано или поздно также перестанут улучшать свои достижения. Даже с таблетками, они неизбежно остановятся в своем развитии, просто потому что этот вектор предложили им мы, люди, но вот у бога на этот счёт другой замысел.

— Ваша упертость когда‑нибудь станет вашим тупиком, профессор — произнес тогда Райх. И оказался прав. Он придерживался прямо противоположного взгляда, что принесло ему немалую известность и богатство. Но самая сокровенная его мечта, наиглавнейшее стремление была неукротимая жажда доказать своему бывшему наставнику, что тот заблуждался на протяжении всей своей жизни. Что он, его ученик, обошел его не только в достижении ценностей материального мира, но и метафизически тоже был прав. И каждый раз, когда судьба сталкивала спортсменов, которых они курировали по разные стороны баррикад, Кристиан Райх стремился доказать свое превосходство через победы его подопечных. И еще ни разу он не проиграл.

***

Том Чарджер медленно приходил в себя, зрение ^[9] полностью вернулось к нему, показатели анаэробного гликолиза трепыхались у самой верхней черты, никак не удавалось поймать ритм дыхания, но сам факт того, что он устоял, смог подняться самостоятельно радовал его самого и немало удивлял тренера. Но куда как больше были поражена публика арены, которая в полной тишине смотрела на исполинский экран у вершины купола. Угол Синтры Фриаса был заполнен членами его команды, которые колдовали вокруг его тела, закрывая обзор. Тем не менее, использовавшие для получения самой актуальной картинки, шарообразные микродроны, жужжавшие вокруг угла Фриаса как пчелы ^[10] у улья, смогли выхватить несколько удивительных кадров. Фриас без какого‑либо напряжения в теле расположился на стуле, грудная клетка его равномерно поднималась и опускалась, подчеркивая фактурную мышечную архитектуру его плеч и груди, рельефные руки, закованные в ярко‑красные перчатки, покоились на коленях. Эти 5 раундов, казалось, он провел в зрительском зале с хот‑догом в руках, а не на ринге, разукрашенным в абстрактную картину каплями крови Тома Чарджера. Невероятным было другое. Несколько дронов с разных углов ухватили выражение лица Фриаса. Оно находилось в постоянном хаотичном движении, гримасничало и кривлялось. Губы то растягивались в оскале, то их уголки опускались в гротескной печали. Мышечные волокна на скулах дрожали, сокращались и расслаблялись, казалось, что сквозь немую картинку можно было слышать, как скрипят, высекая искры, его зубы. Но наиболее раздражающее и мрачное впечатление ^[11] производили глаза бойца. Сущее безумие охватило глазные яблоки. Они метались словно дикие кошки в клетке, пытались выпасть из разверзнутых век, тонкие веточки вен набухали и лопались, оставляя на своем месте звездчатые вишневые и малиново‑красные следы, зрачки расширились до размеров черных космических дыр, отчего Синтра Фриас представлялся несчастным, одержимым дьяволом. В тёмные дни средневековья такой человек либо горел бы на костре, либо был бы священником. За несколько мимолетных секунд, оставшихся до начала раунда, Такэси Юми окликнул Тома:

— Том‑сан! Том‑сан! Чарджер не сразу понял, откуда шел голос и кто к нему обращался, так как профессор никогда тревожил его в процессе боя. Он с трудом повернул гудящую голову в сторону Юми и вопросительно посмотрел на него. ‑Господин Чарджер, Ичи‑го ичи‑э. Одна встреча — один шанс — необычно строго произнес Такэси, и, поклонившись, растворился в толпе за мгновение до сигнала о начале раунда.

С трибун было видно, как тяжело Чарджер поднимается со стула, тело его слегка пошатывало, он двигался медленно будто воздух вокруг него был необычно густым и плотным. Тем не менее он шел к центру ринга, не опуская головы и взор его был направлен в сторону противника. В голове было абсолютно пусто. Бесконечный поток мыслей, мучавший его с начала боя, оборвался, заблокированный плотиной из непрекращающейся головной боли. Личность Тома Чарджера более не существовала. По рингу двигалась живая машина без чувств, эмоций ^[12], сомнений и раздумий. С одной лишь целью — бить. Синтра Фриас был буквально вытолкнут на ринг своими секундантами. Выражение его лицо все еще оставалось прежним, однако боец принял стойку и начал бой с как и прежде — с накидыванием джебов в перчатки Чарджеру, что было встречено одобрительными возгласами публики и облегченными вздохами в углу Фриаса. Однако пару секунд спустя все стала очевидны колоссальные изменения, произошедшие с обоими бойцами. Публика притихла, тренерский штаб Синтры Фриаса беспокойно переглядывался. Их боец словно заводная игрушка абсолютно механистически выполнял удары левой и правой рукой в сторону противника, не заботясь о том, чтобы они наносили хотя какой‑нибудь урон. Безжизненный, лишённый минимального интеллекта. Жестко зафиксированный в простецких алгоритмах робот‑боксер уныло ступал по рингу вслед за Чарджером. И эти перемены не ускользнули от него. «Один шанс, панчер» — прошептал себе под нос Том Чарджер и, улучив подходящий момент, выкинул простой прямолинейный, но сокрушительный оверхэнд в лоб Синтры Фриаса. Удар был настолько силен, что импульс от столкновения с головой боксёра вернулся по руке в плечо и далее в голову Тому, отчего ее расколола чудовищная, почти невыносимая боль.

***

Фриас упал, Том четко видел это, он видел, как обнажились белки закатанных глаз, как они наполнялись кровью, как его тело свел судорожный припадок, как на ринг полетело белое полотенце, как спины команды кубица наконец скрыли его тело от глаз арены. Как он не силился, вспомнить что‑то еще из последовавших минут его триумфа не выходило. К тому же эти попытки доставляли существенные страданий — боль медленно уходила, но периодически напоминала о том, что она еще не сдала свои права, резкими уколами в свежую дугу швов на теменно‑височной области головы Тома Чарджера. В эти моменты он покрепче сжимал в руках массивный тяжелый, отделанный драгоценными металлами чемпионский пояс с выгравированной на нем фамилией Чарджер и датой. От этого становилось немного легче.

Прежде чем прочесть короткую записку, которую доставили в кабинет к Такэси Юми, он по привычке тщательно протер линзы своих циклопических очков. Вынув из белого конверта с символикой международного олимпийского комитета белый лист приятный плотной бумаги он развернул его и прочел: «Рад, что у вас получилось». И подпись — Ваттаначай Дунлаяковит — президент МОК. Такэси небрежно кинул записку на стол и упал в старое деревянное кресло. Он прикрыл глаза, попытавшись вздремнуть, однако в мыслях всплывали сцены из последних лет его жизни. Подробности его работы, сказанные им слова, бесчисленные формулы, споры, ошеломляющие открытия и разочарования. Жизнь прокрутилась в голове безумной рулеткой, остановившись на событиях последних дней. Сразу после боя он Такэси Юми по случайности ^[13] оказался бок о бок с Кристианом Райхом, вид которого стал еще более надменным, чем был, и сквозь это пренебрежение проглядывалась ярость ^[14] униженного человека. Райх взглянул на Юми и сквозь зубы процедил:

— Это ничего не доказывает, профессор. Это всего лишь единственная случайность

— Вы превратились из одноклеточного организма в человека благодаря единственной случайности. Она называется эволюция, профессор,‑вежливо ответил Такэси Юми и поспешил вслед за членами своей команды.

Его полудрема прервал стук в дверь. Он открыл глаза и позволил зайти в кабинет его ассистентке.

— Такэси‑сан, не хотите ли чаю?

— Да, пожалуйста.

Через несколько минут девушка внесла поднос с изящным фарфоровым чайником и маленькой чашкой и удалилась. Дав напитку немного настояться, Такэси аккуратно наполнил чашку буквально на один глоток. Отпив немного, он мысленно поблагодарил чай за его аромат, цвет и вкус ^[15], после чего долил чай уже на весь объем чашки. Затем он взял со стола одну из капсул, которые представил Чарджеру и Бранкову как стимулятор, о котором они его умоляли. Осторожно, чтобы не просыпать содержимое, Такэси Юми открыл капсулу и отсыпал немного белого порошка себе в чай. «Немного аскорбиновой кислоты и корня жень‑шеня никому не повредит» — подумал он и с удовольствием сделал еще один глоток.