Как установил Ж. Пиаже, в определенном возрасте эгоцентрическая речь у детей исчезает. По гипотезе Л. С. Выготского, в этом возрасте из эгоцентрической речи возникает внутренняя речь. В терминах кибернетики развитие внутренней речи из «внешней» можно сравнить с движением от программ, которые ранее вводились в машину, к программам, которые строятся самой машиной.
В том возрасте, когда ребенок только еще научился говорить и склонен к эгоцентрической речи, для него особую трудность представляют те слова, которые в языке «переключают» речь от одного говорящего к другому. Характерно, что дети, вполне уже усвоившие язык, тем не менее с большим трудом обучаются правильному употреблению личных местоимений. Ребенку проще называть себя постоянно по имени, избегая коварного и загадочного я: Петя хочет кушать вместо я хочу есть и т. п. Научившись же называть себя я, ребенок отказывает в этом праве своему собеседнику.
Трудность обучения личным местоимениям для детей состоит в том, что каждый из собеседников попеременно присваивает себе это наименование (я) и возможность называть другого на ты (или вы) (рис. 41).
Научившись менять личное местоимение в разговоре, ребенок не понимает, в каких случаях это делать не нужно. В своей книге «От двух до пяти» К. И. Чуковский рассказывает, что когда девочка услышала от няни песню:
И никто не узнает,
Где могилка моя,
эту песню девочка стала петь так:
И никто не узнает,
Где могилка твоя.
Чуковский по этому поводу вспоминает о замечательном рассказе Пантелеева «Буква «ты». В этом рассказе девочка, обучаясь грамоте, никак не может взять в толк, что это за буква я и заменяет ее на «ты»: фразу в книге «Якову дали яблоко» она прочитала «Тыкову дали тыблоко».
Верность описания особенностей детской речи в этом рассказе можно подтвердить словами трехлетней Наташи, пришедшей впервые из детского сада. На вопрос «Как зовут воспитательницу?» Наташа сказала: «Ее зовут На вЫ», «А как же ты ее зовешь? «На мЫ», отвечает Наташа.
То, что труднее всего выучить в детстве, раньше всего теряется при болезни, вызывающей поражение или распад речи. Эта закономерность, сформулированная Л. С. Выготским, относится и к личным местоимениям. Различные типы душевных болезней и неврозов характеризуются изменением отношения человека к самому себе. При шизофрении может произойти полное исчезновение местоимения я и других переключателей из речи больного. Один из больных, описанных психиатрами с такой точки зрения, постоянно твердил: «Я уже больше не я».
Связь особых представлений о собственном я с психологией детского возраста хорошо видна у такого удивительного человека, как С, В. Шерешевский, наделенный поразительной памятью. Он вспоминал о своем детстве: «Вот утро… Мне надо идти в школу… Уже скоро восемь часов… Надо встать, одеться, надеть пальто и шапку, галоши… Я не могу остаться в кровати…, и вот я начинаю злиться… Я ведь вижу, как я должен идти в школу…, но почему он не идет в школу?.. Вот «он» поднимается, одевается… надевает галоши…, вот «он» уже пошел в школу…
Ну, теперь все в порядке… Я остаюсь дома, а «он» пойдет. Вдруг входит отец: «Так поздно, а ты еще не ушел в школу?»
Шерешевский, многие поразительные психологические способности которого были связаны с его крайней инфантильностью, сохранил это я ив зрелом возрасте, когда он признался психологу. «Вот я сижу у вас, я задумываюсь… Вы гостеприимный хозяин, вы спрашиваете: «Как вы расцениваете эти папиросы?..» «Ничего себе, средние…» Я бы так никогда не ответил, а он может так ответить. Это нетактично, но объяснить такую оплошность ему я не могу. Я отвлекся, и он говорит не так, как надо».
Необычное отношение к своему я проявляется и у многих больших поэтов, «наделенных каким-то вечным детством», говоря словами стихов Ахматовой. Немецкий романист и поэт Гессе описывал, как он самого себя наблюдал со стороны на курорте, словно раздваиваясь на наблюдателя и наблюдаемого (что опять-таки приводит на ум аналогию с современной физикой).
Как замечает Э. Бенвенист, слова гениального французского поэта Артюра Рембо je est un autre (я — это кто-то другой) представляют собой характерное выражение такого душевного состояния, когда я как бы отделяется («отчуждается») от человека («я для меня малО, кто-то из меня вырывается упрямо», по словам другого большого поэта — Маяковского).
Согласно гипотезе, по которой развитие детского языка повторяет эволюцию языка вообще (как в биологии онтогенез — развитие индивидуального организма повторяет филогенез— эволюцию вида), следовало бы ждать, что и в истории языков сохранились следы позднего возникновения личных местоимений. По мысли известного философа Кассирера, одним из первых исследовавшего субъективность в языке, древнейшими словами» обозначавшими говорящего, могли быть указания на его тело (еще до возникновения личных местоимений). Косвенное подтверждение этому можно видеть в том, что в аранта некоторые слова со значением местоимений образованы и от слов, обозначающих части тела. В развитии ребенка личному местоимению я предшествует осознание своего тела (как бы отражение его в зеркале).
Чтобы обозначить себя самого в отличие от другого человека, во многих первобытных обществах говорящий пользуется средством, которое выходит за пределы естественного языка; у каждого человека есть «своя песня». Такие песни известны у саами (лопарей) на крайнем севере Европы, у индейцев племени сирионо в джунглях Боливии, у коряков на Камчатке. Воспроизводя мир древних германцев, Вагнер в «Кольце Нибелунгов» оживил «собственные песни», присвоив каждому персонажу его лейтмотив. В кино сходный прием использован в «81/2» Феллини, где у главного героя есть свой лейтмотив.
Чтобы обозначить себя самого в отличие от другого человека, во многих первобытных обществах говорящий пользуется средством, которое выходит за пределы естественного языка; у каждого человека есть «своя песня». Такие песни известны у саами (лопарей) на крайнем севере Европы, у индейцев племени сирионо в джунглях Боливии, у коряков на Камчатке. Воспроизводя мир древних германцев, Вагнер в «Кольце Нибелунгов» оживил «собственные песни», присвоив каждому персонажу его лейтмотив. В кино сходный прием использован в «81/2» Феллини, где у главного героя есть свой лейтмотив.
У песни есть неоспоримое достоинство по сравнению с личным местоимением я: это местоимение каждый говорящий себе присваивает заново (что и сбивает с толку детей), а собственная песнь, как имя, принадлежит только ее владельцу (до тех пор, пока он по своей воле не отдаст ее другому). В наш век таким способом обозначают себя не люди, а радиостанции, чьи позывные можно рассматривать как своего рода «собственные песни» в той системе связи, которую с кибернетической точки зрения можно уподобить общению между людьми (рис. 42).
Узнавание человека по голосу, относящееся к функциям правого полушария, бесспорно, древнее, чем называние человека по имени, не говоря уже об использовании местоимений (способ обозначения индивида особой мелодией известен на гораздо более ранних стадиях биологической эволюции у птиц). Любопытно, что и жест указания на свое тело, по Кассиреру предшествовавший местоимениям, можно соотнести с функциями правого полушария.
При электросудорожном шоке правого полушария в речи больных обнаруживается большое число переключателей, в частности личных местоимений первого лица. Можно думать, что эти слова существенным образом связаны с характерными особенностями доминантного речевого полушария.
По модели известного польского психиатра Кемпинского, применившего к описанию психики человека некоторые кибернетические понятия, следует разграничивать энергетический метаболизм (обмен энергией между средой и организмом) и метаболизм информационный (обмен информацией между средой и индивидом). В большой мере вторая задача — словесный обмен информацией с другими людьми — выполняется в человеческом обществе левым полушарием. Слова — переключатели служат для этого необходимым инструментом.
Установка на сознание самого индивида и соответственно на личные местоимения и другие переключатели соотносится с левым полушарием, тогда как взаимодействие с внешним миром принадлежит к основным функциям правого.